(Наталья Сойнова, "Вечерний Красноярск", 05.03.2008)
Давно замечено: чем значимее человек, тем он проще и доступнее. Без звездных комплексов, так сказать. Кураторы выставки Михаила Шемякина переживали, что у дорогого гостя слишком плотный график: ни выспаться, ни пообедать толком. Но сам он лишь отшучивался: "Я привык не есть и не спать" - и терпеливо раздавал автографы поклонникам. Готовность к общению прямо пропорциональная масштабу личности. А масштаб Шемякина - это Госпремия России, почетные докторские степени сразу пяти ведущих университетов, скульптуры, делающие честь Москве, Питеру, Нью-Йорку, Парижу, Лондону и Венеции, картины, хранящиеся в фондах лучших музеев, дружба с Высоцким, размолвка с Мариной Влади и поистине мировая известность. Пожалуй, впервые в Красноярск приезжал художник такого уровня.
Вокруг света
- Михаил Михайлович, к шестидесяти пяти годам вы свыклись с тем, что вас называют великим художником?
- Ни в коем случае. Подобные реверансы меня смущают, а все мои награды пылятся в ящике стола... Вообще, как только художник или любой другой человек начинает мнить себя великим, выдающимся, гениальным, он тут же останавливается в развитии. И напротив -неудовлетворенность сделанным - мощнейший стимул к тому, чтобы двигаться дальше. Я нахожусь в постоянном движении, как в переносном, так и в прямом смысле - много езжу по миру, живо интересуюсь всем, что происходило и происходит на свете.
- Когда-то мир открылся для вас помимо вашей воли.
- Да, в 71-м году меня выдворили из СССР.
- Вы были диссидентом?
- Меня объявили таковым. Хотя какой я диссидент?! Ни я, ни мои тогдашние товарищи совершенно не ставили целью противостоять режиму, и в политике мы не разбирались - мы просто имели наглость смотреть на жизнь своими глазами. Но этого было достаточно. Жизнь надлежало видеть такой, какой ее видел Союз художников и как диктовала компартия: все прекрасно и радостно. И упаси вас бог впасть в грех пессимизма и упадничества.
- Расплата за грехи была суровой?
- Она могла быть гораздо суровее, но, к счастью, меня спасли. Спас, как ни парадоксально, полковник КГБ, до сих пор с благодарностью вспоминаю его фамилию - Попов. Он сказал: "Михал Михалыч..." Что само по себе поразительно! Мне ведь было 27 - мальчишка, и по имени-отчеству никто не обращался, говорили: "Эй ты, негодяй! Мерзавец! Идеологический диверсант!" А тут: "Михал Михалыч, поймите, Союз художников вам жить не даст, рано или поздно вас упрячут в психушку или в лагеря. Поэтому, пока есть возможность, покиньте страну". Я выбрал Францию. Был посажен в самолет и отправлен в Париж. При этом не разрешили не то что попрощаться с родными, но даже уведомить их об отъезде. И с собой не позволили взять ровным счетом ничего: солдатский полушубок, маленькая сумка, где лежала пара книжек, - и все. Еще 50 долларов дали.
- Надолго вам их хватило?
- В Париже несколько лет приходилось туго. Поначалу и вовсе ночевал в гараже у знакомых, там валялись грязные драные матрасы: на один ложился, другим укрывался... Но уже через три года у меня состоялась первая выставка, и постепенно все пришло в норму. Кстати, я никогда не забуду фразу, сказанную мне тем самым полковником Поповым: "Если Россия изменится, мы бы хотели, чтобы вы вернулись на родину со щитом, а не на щите". Я очень рад, что эти слова оказались пророческими - сегодня я, не знаю уж, насколько со щитом, но точно не на щите.
- Тем не менее пророчество сбылось не полностью - на родину вы не вернулись. Почему?
- Возвращаться навсегда я не собираюсь. Слишком многое в России меня не устраивает: отсутствие подлинной демократии, чудовищный бюрократический аппарат, безудержное воровство. Не хочу обрекать себя на свинцовые мерзости русской жизни.
- Однако с регулярными визитами приезжаете охотно?
- У меня прочные творческие контакты с Россией. И хотя я в свое время покинул Париж и долго жил в Америке, не так давно вновь переехал во Францию - именно для того, чтобы быть ближе к родной стране, а не мотаться туда-сюда через Атлантику. Я, несмотря на то что проживаю во французской деревне и являюсь американским гражданином, все равно остаюсь российским художником и служу в первую очередь российскому искусству.
Голый король
- Российское искусство достойно вашего ему служения? Насколько вам нравится или, возможно, не нравится то, что сегодня творят художники, и то, что творится с художниками?
- Скорее не нравится, к сожалению. Самая неприятная и опасная тенденция - это то, что в Россию протягивает щупальца западная художественная мафия.
- Мафия?
- А как иначе это назвать? На арт-рынке крутятся миллиарды долларов. И, естественно, находятся влиятельные люди, которые, преследуя свои коммерческие интересы, опрокидывают само понятие искусства. Прикормленные этой мафией критики, галерейщики, музеи и аукционы натурально дурят коллекционеров и под видом актуальных шедевров втюхивают им всякую дрянь.
- Пример привести можете?
- Сколько угодно! На "Сотби" за полмиллиона долларов был продан стул. Самый обычный, железный, с черным клеенчатым сиденьем - такой можно найти на каждой помойке. Претензия же на художественную ценность заключалась в том, что на стул были наклеены, извиняюсь за выражение, лобковые волосы. И еще вопрос - хорошо ли наклеены? А если их ветром сдует или кошка прыгнет, отдерет? Что тогда? Гениальное произведение будет безвозвратно утрачено? Таких анекдотов, которые не столь смешны, сколь страшны, можно рассказать множество. В целом происходящее в современном искусстве напоминает сказку о голом короле с той существенной разницей, что никто не кричит: "Король голый!" Все важно кивают, соглашаются: "Да, это новые идеи, новые формы..." В галерее, в огромнейшем пустом зале на полу лежит палка, вокруг стоят эдакие богемные интеллектуалы - спорят о культурологических аспектах, о концепции, смотрят так, словно перед ними новый Микеланджело, не меньше. А как-то раз я шел мимо американского выставочного зала, заглянул в окно - там мешок с мусором. И я озадачился: "Это действительно мусор, который не успели вынести, или это арт-объект?"
- Но это там, на Диком Западе. А в России?
- И в России то же самое! Высокопоставленные чиновники от культуры потворствуют новомодным концептуалистам. В частности, господин Швыдкой как на непреложный аргумент ссылается на глупейшую, на мой взгляд, фразу Льва Толстого: "Еврея полюбить трудно, но полюбить его нужно". Швыдкой имеет в виду, что и современное искусство во что бы то ни стало нужно полюбить, как бы трудно ни было. Но позвольте! Во-первых, искусство, как и евреи, бывает разным. А во-вторых - как можно принуждать к любви? Между тем российское мышление склонно к тоталитарности. В Москве, откушав икорки, отпив шампанского и сытно икнув, вовсю ностальгируют по Сталину. При таких умонастроениях и такой готовности шагать строем не остается почти никакой надежды на то, что навязываемая идеология не будет воспринята на ура. Уже сейчас в Россию привозят выставки сомнительного поп-артовца Энди Уорхолла, тем самым давая понять толстосумам, какими именно полотнами украшать особняки на Рублевке. А из России на Запад как главную арт-звезду везут Олега Кулика, который устраивает перформанс "Я покусал Америку": ходит голый на четвереньках на поводке, гавкает, скалит зубы, по-собачьи справляет нужду.
- Как же, по-вашему, этому противостоять? Вводить цензуру? Запрещать Кулика с его эскападами?
- Да черт с ним, с Куликом! Пусть куражится, коли не стыдно! Шариков - он и есть Шариков. Но ведь, помимо шариковых, есть профессоры преображенские. Есть по-настоящему талантливые мастера. Но они никому не интересны. Вот эту ситуацию нужно менять - нужно поддерживать не хулиганов от искусства, а тех, кто относится к искусству всерьез. Нужно помогать творческой молодежи. Я недавно в Ханты-Мансийске попал на выставку: думал, передо мной работы сложившихся зрелых живописцев, а это создали пятнадцатилетние дети! Но там такая недетская сильная энергетика, такое оригинальное мышление! Я восхищался и одновременно тревожился: что с этими ребятами станет лет через десять? Окончат институты с отличием, будут писать великолепные пейзажи и прозябать в нищете и безвестности? А кто-то малообразованный и не умеющий правильно мазок краски на холст наложить, но зато изображающий из себя собаку или малюющий порнографические картинки с целующимися взасос милиционерами, будет греметь на весь мир, продаваться за баснословные деньги и получать престижные премии?! И у многих ли традиционных художников, глядя на такое, хватит сил хранить верность традициям? Вот о чем России, пока не поздно, стоит крепко задуматься.
Портрет друга
- Михаил Михайлович, в России вы известны не только как художник, но и как друг Владимира Высоцкого. Как вы познакомились?
- Нас познакомил замечательный танцор Миша Барышников. Это было в Париже, на квартире у актрисы Татьяны Поляковой, больше известной под псевдонимом Одиль Версуа.
- Помните первое впечатление, которое произвел на вас Высоцкий?
- Впечатление было такое, как будто мы давным-давно знаем друг друга. Володя в ту ночь до рассвета пел свои песни. И чем дольше я его слушал, тем отчетливее становилось ощущение: он поет в том числе обо мне.
- Впоследствии он ведь и вправду о вас пел?
- Он посвятил мне около десятка песен - больше, чем Марине Влади.
- Она ревновала?
- Еще как! Когда Высоцкий сочинил песню, посвященную нашему с ним парижскому загулу: "Французские бесы - большие балбесы, но тоже умеют водить...", - Марина слушала ее и сначала смеялась, а потом встала с каменным лицом, сказала: "Я в это время страдала, а меня
в песне нет!" - хлопнула дверью и ушла. После этого они с Володей месяц не разговаривали, а мне она отомстила - написала в своей книге "Владимир, или Прерванный полет": "Я не представляю, что связывало этих двух людей, кроме любви к выпивке и таланта". Ну разве не чушь?! Да русскому человеку для дружбы достаточно хоть того, хоть другого! Вообще Маринина книга сочится злостью и высокомерием. Постоянно подчеркивается маленький рост Высоцкого. Но он не был таким уж низкорослым! Пусть не под два метра, и бывало, комплексовал, говорил мне: "Ох, Мишуня, Мишуня, нам бы росточка!" - но все-таки не ниже среднего, а в книжке выписан едва ли не карликом! Опять же тема алкоголизма поднимается через страницу. Конечно, временами мы с Володей служили Бахусу, но это можно оправдать нашими неимоверными нагрузками - мы уходили в крутое алкогольное пике, чтобы не сорваться и не сойти с ума. Однако Марина нас не оправдывает - осуждает. Притом, что сама отнюдь не ангел и тоже частенько выпивала. Пить она начала именно из-за своей патологической исступленной ревности: ей непременно хотелось контролировать Володю, знать ежеминутно, где он и с кем, когда вернется, а если он задерживался и не отвечал на звонки, она нервничала и, желая успокоиться, прикладывалась к бутылочке джина. Пару раз даже зашивалась вместе с нами! Как она после этого может нас упрекать? И как она не понимает главного - нас с Высоцким связывала вовсе не страсть к спиртному, а прежде всего колоссальная, титаническая, на износ работа! Я купил звукозаписывающую аппаратуру и семь лет просидел в наушниках, записывая его песни. Он каждую перепевал по несколько раз - весь в поту, в мыле, с пеной у рта. Он добивался безупречности, потому что знал - это то, что останется после него навсегда. И действительно те семь дисков, которые получились в итоге, - это лучшие и самые тиражируемые записи Высоцкого. А Марина Влади, когда мы работали, мешала нам, говорила: "Хватит петь! Я устала!" И в своей вздорной книжке она о нашей работе ни словом не упоминает.
- Когда вы в последний раз видели Владимира Семеновича?
- Весной 80-го. В Париже. Володе нужно было уезжать, мы прощались на улице. Я сказал: "Постараемся жить назло всем!" Он ответил: "Постараюсь", поймал такси и сел - в желтой кожаной куртке в желтое такси... О его смерти я узнал не сразу - был в Германии, затем в Греции. Когда вернулся в парижскую мастерскую, обнаружил письмо со стихотворными строками: "Мишка! Милый! Брат мой Мишка! Разрази нас гром! Поживем еще, братишка, поживем!" - а рядом приписка: "Михаилу Шемякину, чьим другом мне посчастливилось быть. В. Высоцкий". Это был его прощальный подарок, но, как оказалось, не последний. Годы спустя, уже после своей кончины, Володя подарил мне жену Сару.
- Как так?
- В конце 80-х в Америке снимали фильм о Высоцком, и Сара де Кэй - американка французского происхождения, прекрасно говорящая по-русски, - работала на этом проекте переводчицей. Я к тому времени уже жил в Нью-Йорке. И когда американские документалисты узнали, что под боком у них обитает большой Володин друг, они сказали Саре: "Обязательно свяжись с ним!". Видимо, она восприняла это пожелание чересчур буквально - и связалась со мной на двадцать с лишним лет.
- Почему ваш памятник Высоцкому установлен в Самаре?
- В самарском, а тогда еще куйбышевском, Дворце спорта в 67-м году состоялся самый большой сольный концерт Высоцкого - он пел перед шеститысячным залом и потом не раз с восторгом вспоминал об этом грандиозном для него событии. Одним из организаторов того концерта был Константин Алексеевич Титов, много позже ставший губернатором Самарской области. Титов и заказал мне памятник. Открытие состоялось 25 января нынешнего года, в день 70-летия Высоцкого. Володю я изобразил в образе Гамлета - он опирается на гитару, как на шпагу, а кроме него в многофигурной композиции представлены герои его песен и, конечно же, незабвенная Марина Влади. Кстати, в руке у Марины книжечка, на которой по-французски написано "Прерванный полет", а из книжки выползает гадюка - так я воздал ей за все те гадости, которые она понаписала.
- В Красноярске, рядом с которым Владимир Высоцкий снимался в фильме "Хозяин тайги", вы не планируете увековечить его память?
- О памятнике речь не идет. Но скоро должны выйти мои мемуары о Высоцком, в книге будут 42 иллюстрации к его песням. И если все сложится, как задумано, графические листы с этими иллюстрациями будут переданы в фонды Красноярского музейного центра. Надеюсь, для красноярцев это станет хорошей памятью о Владимире Семеновиче. И обо мне.
|
