Дата: 27/12/2010 0:41:43
Раздел: 




Судья Данилкин может войти в историю – даже сейчас, особенно сейчас. Вынеси он правосудный приговор, и это будет доказательством того, что в России 2010 года есть независимый, если не суд, то судья. Пусть даже один. Это совсем немало. Мы даже не подозреваем, как общество жаждет такого примера - суда по совести, без оглядки на власть. Глоток живой воды способен творить чудеса.

Хамовническому суду выпал особый шанс. Как несколькими годами раньше Басманному суду, но с другим знаком.
Хамовническому суду выпал особый шанс. Как несколькими годами раньше Басманному суду, но с другим знаком.

Басманный, Мещанский, Хамовнический – рядовые московские районные суды, ничего выдающегося. Все дело в топографии. На территории Басманного района в Техническом переулке, 2 находится Главное следственное управление Генпрокуратуры. До 2001 года этот факт не имел судьбоносного значения, но с конца 2001 кое-что изменилось.

В тот год был принят новый УПК - Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации, а в ней статья, по которой санкции на аресты, обыски и другие «активные следственные действия» должен был давать суд, а не прокурор, как ранее. Новшество вызвало яростное сопротивление со стороны генерального прокурора (тогда им был Устинов), но его не послушали. Обществу был послан знак, что система восприимчива к демократическим нормам. Конкретно, за санкцией на арест или обыск следователям Главного следственного управления теперь приходилось обращаться в Басманный суд. На практике это оказалось чисто технической процедурой. Все, чего их душеньке было угодно, они получали автоматом. (В любом суде они бы не знали отказа, но реально процедура разыгрывалась именно в Басманном).

А Главное следственное управление Генпрокуратуры занимается только самыми важными, «резонансными» делами, каждое второе - «под личным контролем». Трудятся в нем только «первые ученики» нашей пенитенциарной системы, «важняки» - следователи по особо важным делам. Имеют слабость к спецэффектам – даже простая выемка документов оформляется как «маски-шоу» под телевидение и прессу. В миллионе других дел беспардонное давление, нарушения прав, бесцеремонное обращение с законом – все эти прелести - рутина за стеной. А тут порой зрителей вся страна, о голосистых правозащитниках, своих и международных, и говорить нечего. Так родилось прозвище – Басманное правосудие.

Хотя сам по себе Басманный суд виноват не больше, чем любой другой суд. Это явление такое.

У нас все свое и все непросто. Закон у нас не закон, а диктатура закона. Демократия суверенная. Ну, а правосудие – Басманное.

Топонимика такая. Калашный ряд.

Тюркское слово «басман» означает «казенный хлеб». Но у «Басманного правосудия» не хлебный дух. Здесь Русью пахнет, казенной, посконной, с невыветрившимся ароматом татаро-монгольского ига.

Нигде так ярко не проявило себя Басманное правосудие, как в деле Ходорковского - Лебедева. И ничто так не содействовало вхождению этого ярлыка в обиход, как это дело.

Первая отличительная черта этого дела (двух дел) – это фантастичность обвинений. Даже в туго завязанные глаза бросается их сконструированность. В первом процессе ЮКОСу, чьи налоги составляли 4% бюджета страны (больше платил только «Газпром»), вменили недоплату в 30 миллиардов долларов. Обвинение во втором процессе побило и этот рекорд. Новое преступление состояло уже в похищении лично Ходорковским и Лебедевым сначала всей добытой в ЮКОСовском периметре нефти (350 млн. тонн, 45 миллиардов долларов), а потом, после уточнения, «только» всей нефти, поставленной ЮКОСом на экспорт (220 млн. тонн).

То, что это физически невозможно, полбеды. Для юстиции реальный мир неважен, пусть он рухнет! Но это и юридически невозможно. Обвинение №2, предъявленное в Хамовническом суде, вошло в неразрешимое противоречие с обвинением №1, отлитым в приговор Мещанского суда. Потому что нельзя недоплатить налоги с того, что украдено. Так же как нельзя украсть то, с чего плачены налоги (недо или полностью в данном случае значения не имеет). Не говоря уже о том, что нельзя за один и тот же состав преступления судить дважды.

Выясняется, что можно. Если нужно. Никакой закон нам не указ. И нормы международного правосудия не указ. И вообще ничто не указ, когда есть заказ и приказ.

Торжество заданного над действительным - вторая черта процесса. Состязательность сторон налицо, но специфическая, как если бы на шахматном турнире гроссмейстерам противостояла команда молотобойцев.

Язык, на котором изъяснялись прокуроры – все как на подбор в полковничьих погонах - неизвестный, но точно не русский. Казенный до невозможности, намеренно грубый новояз. Дескать, с нами разговор короткий, за нами Власть…

Прокурорский хоррор, если воспользоваться термином из мира кино, или террор, если не раскрашивать старую пленку, родом из реального советского права, суть которого в том, что политический заказ уже содержал в себе приговор. Конечно, нет былой скорострельности внесудебных троек и завидной простоты выбивания царицы доказательств с помощью пыток. (Хотя дела Алексаняна и Магнитского ставят под вопрос и это допущение). Однако в принципе стиль и методы прокуратуры, как и ее назначение, мало изменились с советских времен. Это орган приказного права, ориентированный на карательные цели. Дела не расследуются, они создаются. Если надо, обстоятельства подгоняются, фальсифицируются, сочиняются под требуемый результат.

Не смущаясь Власти, адвокаты апеллировали к Праву. Они отстаивали факты, настаивали на нормах, и вообще вели себя так, как если бы дело слушалось не в Москве, а в Лондоне или Стокгольме. Любой фальшак тут же выволакивался на свет, все белые нитки, которыми шито дело, наглядно распутывались. Ретивых следователей могли запросто окрестить наперсточниками. На Божий суд наперсникам разврата не ссылались, но о Европейском Суде напоминать не стеснялись.

Вот эта культурная сшибка, может быть, самая существенная черта процесса. В казенном зале №7 Хамовнического суда, вмещающем от силы несколько десятков человек, словно сошлись две эпохи, топор и Интернет, что придавало действу некоторую гротескность. Оказываясь в поле гласности, даже тени 1937 года были не столько страшными, сколько смешными.

Все, что реально придумали десятки следователей и сочинителей дел, для которых это годами было главное задание родины, это следующее. Ходорковский с Лебедевым украли всю ЮКОСовскую нефть, потому что это вообще не ЮКОСовская нефть. А чья же? Тех, кто ее добыл, - компаний «Самаранефтегаз», «Юганскнефтегаз», «Томскнефть». Их срочно объявили «потерпевшими». Да, конечно, ЮКОС купил у них нефть, но по какой цене? По внутренней, трансфертной, а не по цене Роттердама. Это и есть капитальное преступление.

Голубые мундиры почему-то уверены, что придуманные ими законы лучше, чем законы экономики.

Правильная ли организация была в ЮКОСе, где каждая компания занималась своим делом: добытчики добывали, производственники производили нефтепродукты, торговые, сбытовые, инфраструктурные компании торговали, прокачивали, решали проблемы налогов и пошлин? Хороши ли вообще принципы, на которых строится транснациональная вертикально-интегрированная корпорация? Философы-моралисты, жители фаланстер или фавел, доктринеры равенства в диапазоне от Совка до Савонаролы, монахи-схимники, дервиши, пикейные бронежилеты, прокурорские работники – да кто угодно - могут иметь по этому поводу самые разные идеи. Что никак не отменяет капитальной реальности. Все эти транзакции и управленческие решения принимались в рамках одной системы. Добывающие компании «Самаранефтегаз», «Юганскнефтегаз», «Томскнефть» - стопроцентные «дочки» ЮКОСа, главным акционером которого является Ходорковский.

Суд может объявить эту практику вне закона. Без сомнения. Но только в одном случае. Если первым пунктом своего высокого решения заявит: «Суд постановил, что на территории, ему подведомственной (бывший СССР, РФ, Москва и Московская область или хотя бы Хамовническая округа) право частной собственности, ошибочно полагавшееся священным, вновь объявляется преступным». В последнем случае Хамовники придется объявить еще и оффшором.

Невольная гротескность не отменяла драматизма. Главными действующими лицами процесса были двое обвиняемых. Скованные одной цепью, запертые в одну клетку, они стали как бы двумя половинами единой личности. И эта двуединая личность коллег и друзей, сиамских кандальников, побратимов неправедной судьбы притягивала как магнит.

Безупречная эрудиция – деловая, социальная, юридическая. И все краски живой человеческой речи – юмор, пафос, убийственный сарказм.

Быть их слушателем и зрителем было несравненным удовольствием.

Может быть, это звучит цинично как благодарность публики идущим на смерть гладиаторам. Но казенный Зал №7 Хамовнического суда, пусть и не Дворец Правосудия, но и не Колизей. Кстати, цезаря сюда вызывали - в качестве свидетеля, но тот постарался уклониться. Некоторые близкие к персоне цезаря фигуры пришли и дали показания (Христенко, Греф), но не Сам. (Не потому ли, что его присутствие здесь и без того ощущается сверх всякой меры?).

Ходорковский с Лебедевым не гладиаторы.

В умной стране их выступления - блистательные презентации по социо-экономике транслировали бы по телевидению. Как лекции, которые с некоторых пор показывает канал «Культура», честь ему и хвала. Искрящийся интеллект, богатства знаний, житейская мудрость… И внутренняя свобода. Это речи абсолютно свободных людей – вот в чем их неотразимое обаяние.

Смысл процесса - затеянной против них жестокой игры на уничтожение заключался в том, что у них отнимали – одну за другой - все степени свободы. Дело, собственность, положение в обществе - все, чего они достигли в этой жизни и имели. Чтобы подавить личности, с вершины мира их опустили на тюремное дно. Итог – с точностью до наоборот - свобода от страха и иллюзий. На пике успеха они были функцией власти и собственности. Теперь у них есть только то, что они представляют. Только то, что внутри, что выстрадано и оплачено по высшему счету. Заказчики процесса сильно просчитались. Личности, распрямившиеся во весь рост, с неограниченным кругозором, демонстрирующие ущербность бесконтрольной и произвольной власти, обрели совершенно иной социальный статус.

Возможно, водоразделом стала как раз черта между первым и вторым процессом. Про первый процесс еще можно сказать, что в нем была какая-то рациональность, пусть и в сильно извращенном смысле. Как рационален государственный переворот, который оправдывает полученная власть, или разбойное нападение, наградой которому служит захваченная собственность. Второй процесс не имеет и такого оправдания. Это чистый произвол, упертость властной дубины. Все должны видеть: она над, и в любой миг может опуститься на любую голову.

Первый процесс уже был политическим. Таковым его сделали своим политическим заказом организаторы. Второй стал политическим не только «сверху», но и «снизу». Обвиняемые осознали, что их защита есть акт политической борьбы и может быть только таковой.

Слово «процесс» многозначно. В физике - химии оно означает одно, в юриспруденции другое. Точно так же, слово «политика» в открытом обществе означает одно, а в авторитарном совершенно иное. В тоталитарном обществе ее просто нет, политикой там являются химические реакции, протекающие в мозгу одного человека. Что это за процесс, и какие процессы он может порождать, мы знаем по 1937 году. Это была патология – по-видимому, медицинская и, безусловно, социальная, оставившая свой след и через многие десятилетия.

В деле Ходорковского тоже присутствует патология. Я успел упомянуть, что защита вызывала Путина в Хамовнический суд в качестве свидетеля. В суд Путин не явился, но свидетельские показания дал. Не отходя от трона. Сначала шепотом, как бы на ушко доверенным слушателям. Потом очень громко, как только что в ходе телевизионного действа под названием «Разговор с народом».

Слушайте все: Ходорковский – это Мэдофф, хуже чем Мэдофф, на руках у него кровь!..

Не заявление, а залп: одни головки делятся, другие крошатся… По сути это чистая диффамация, лжесвидетельство при всем честном народе. По замыслу - шантаж, недвусмысленный анонс третьего процесса. По месседжу – приговор. Эдакая резолютивная часть по второму процессу, преподанная в форме, свободной от каких-либо юридических или политических норм:

Именем Владимира Высоцкого и Российской Федерации: Ходорковский - вор и должен сидеть в тюрьме! Судья Данилкин – это я! Советское правосудие самое справедливое в мире.

Между прочим, персонаж, по поводу которого Жеглов произнес свою хрестоматийную реплику, оказался вовсе не вором и вышел на свободу … Сценарий-то другой!

Дело Ходорковского и Лебедева войдет в историю России начала ХХI века как самый показательный процесс. Он не просто о нефти или миллиардах. Он о том, что за процессы происходят в стране. О том, что есть суд. Что есть власть. Что есть политика с экономикой.

О том, что есть что. И кто есть кто.

Олигархи – неугодные - политические заключенные - узники совести - властители дум… Такой крестный путь. Это не был их выбор. Точно не их. Но то, что не было их выбором, им стало. Свой судный час они приняли как высшую миссию, которую им нужно нести. Не их вина, что единственное место, куда и откуда им было дозволено ее нести в 2010 году, это Хамовнический суд, казенный Зал №7.

Человеческое восприятие склонно все упрощать – до символизма. Начинали процесс «Государство против олигарха». В общественном сознании он останется войной Путина против Ходорковского, символическим противостоянием, в котором один сражался за власть, а второй за свободу.


Эта статья взята с сайта kr26.ru Железногорский интернет-портал
Адрес этой статьи:


При полном или частичном использовании материалов сайта ссылка на KR26.info обязательна.
Адрес электронной почты: info@KR26.info
Дизайн, разработка и поддержка сайта: Michael_A_Gayduk